Мозг и тело. Как ощущения влияют на наши чувства и эмоции - Сайен Бейлок

В случае, когда речь идет о таких простых глаголах, как «пнуть», «схватить» и «лизнуть», это, безусловно, верно. Понимание их смысла осуществляется не каким-то речевым мини-компьютером, имплантированным глубоко-глубоко в наш мозг и выполняющим задачи по приданию смысла этим и прочим словам самостоятельно. Огромную роль в данном процессе играют те области мозга, которые участвуют в осуществлении конкретных телодвижений. Чтобы понять смысл этих глаголов, мы пользуемся «услугами» моторных зон головного мозга, которые, собственно, и помогают нам проделывать указанные действия{122}. Слово «схватить» обретает смысл, потому что мы в состоянии ассоциировать его с хватательным движением, которое совершаем. Увязывание глагола «давать» с действием передачи чего-либо кому-либо подкрепляет смысл этого набора звуков конкретным деянием. Даже тогда, когда мы говорим о чем-то абстрактном, например о подаче боссу идеи, двигательная система, контролирующая процесс подачи, снова подключается{123}.

Можно подумать, что понимание речи представляет собой, по сути, мысленную симуляцию действия с участием практически тех же систем мозга, которые и заставляют нас совершать или воспринимать эти действия в физической реальности. Отсюда следует, что слова порождают действие, но связь эта не односторонняя. Совершая действия, например забивая гвоздь, мы лучше понимаем связанные с ними фигуры речи, например: «Джесси пригвоздила его взглядом»{124}. Если действия неоднократно сопровождаются определенными словами (или целыми выражениями), неизбежно наступает момент, когда появление одной половинки этой пары вызывает ассоциацию с другой. И чем больше слов и действий совмещаются таким образом, тем более глубоким и беглым становится наше понимание речи. Конечно, это еще означает, что при нарушениях в двигательной системе речь – особенно та ее часть, которая связана с движениями, – тоже будет затруднена.

* * *

В конце января 2000 года в одну из британских больниц поступил пациент, одержимый идеей, что с ним вот-вот произойдет нечто страшное. По словам его жены, эта мания завладела им несколько месяцев назад. Поначалу она не придавала особого значения назойливым мыслям супруга, так как он всегда был человеком беспокойным и предрасположенным к мрачным толкованиям «знаков судьбы». Но его навязчивое состояние усугубилось: на протяжении нескольких недель, предшествующих поступлению в клинику, он постоянно тревожился и повторял, что беда может обрушиться на него в любой момент.

Больница располагала одним из лучших в Англии неврологическим отделением. Всего за несколько часов с момента поступления пациента команда врачей подвергла его полному обследованию и обнаружила, что его движения замедленны. Мужчина принимал оланзапин, нейролептический препарат, предназначенный для предотвращения приступов психоза. Затруднения моторики – один из известных побочных эффектов этого медикамента, так что нарушения двигательной функции не были неожиданными. Однако сканирование головного мозга показало атрофию лобных долей. Пациент плохо справился с тестом на проверку умственных способностей и явно испытывал трудности с речью. Когда его попросили за 60 секунд назвать как можно больше предметов определенных категорий, например автомобилей, фруктов или просто слов, начинающихся на букву «Т», ему удалось назвать от силы два-три.

В последующие шесть месяцев состояние пациента продолжало ухудшаться. При каждом следующем осмотре выяснялось, что его движения еще больше замедлились, а речь стала еще неразборчивей. Наступил момент, когда он мог говорить только «да» и «нет», а затем однажды потерял и эту способность. Мужчина все еще был в состоянии общаться с окружающими с помощью ограниченного набора жестов и мимики, но говорить уже не мог.

Случай заинтересовал всех невропатологов больницы, которым доводилось иметь дело со схожими симптомами у пациентов. Подобная резкая потеря двигательных и речевых способностей характерна для болезней двигательного нейрона – группы прогрессирующих дегенеративных заболеваний, которые разрушают нервные клетки, контролирующие произвольную мышечную деятельность, в том числе артикуляцию, ходьбу, дыхание и глотание{125}.

Обычно, когда нам нужно осуществить некое действие, двигательный нейрон в мозге отправляет сообщение спинному мозгу, откуда, собственно, конкретный мускул, осуществляющий движение, получает приказ сократиться и выполнить его. Если по ходу передачи этих сигналов возникает нарушение, мускулы перестают работать как положено. Их движение замедляется и нередко сопровождается окоченением или судорожным подергиванием. В итоге происходит полная потеря способности контролировать движения тела. Потеря двигательной функции в принципе переносится людьми тяжело, но особенно мучительны для пациентов трудности, возникающие с глотанием. Когда человек не может нормально глотать, то сложно предотвратить попадание в дыхательные пути посторонних веществ. Пациенты с болезнью двигательного нейрона нередко умирают от аспирационной пневмонии – воспаления легких, возникающего в результате попадания в них кусочков пищи, жидкости, рвотной массы или слюны.

Примерно шестеро из 100 тысяч человек сталкиваются с болезнью двигательного нейрона. Одной из ее форм страдает и известный физик Стивен Хокинг, а именно боковым амиотрофическим склерозом, известным также под названием «болезнь Шарко» или «болезнь Лу Герига». У бывшего сенатора от штата Нью-Йорк Джейкоба Джевитса тоже была болезнь двигательного нейрона{126}.

Невропатологи из упомянутой британской клиники разработали ряд тестов для выявления проблем, с которыми сталкиваются пациенты, предположительно страдающие болезнью двигательного нейрона. В одном из тестов пациентам предлагали сопоставить несколько наборов слов, таких как «туфли» и «сапоги» или «есть» и «пить», с картинками, изображающими эти самые объекты или действия. Примечательно, что с первым тестом пациенты справлялись относительно хорошо, а со вторым – несоизмеримо плохо.

В тесте под условным названием «Пальмы и пирамиды» пациентам давали картинки с изображением египетских пирамид и следом две картинки с деревьями: на одной были изображены сосны, а на другой – пальмы. Испытуемых просили определить, какие деревья смотрелись бы более естественно на фоне пирамид. (Ответ: пальмы.) А затем больным давали тест с «танцами и поцелуями». В этом тесте на картинках изображены не объекты, а некие действия. Испытуемым, например, могли показать три картинки: на первой из них была изображена рука, выводящая карандашом букву, на второй – рука, печатающая текст на машинке, а на третьей – рука, помешивающая кофе ложечкой. Писать буквы от руки и печатать их на машинке – два действия более подобные, чем помешивание кофе в чашке, поэтому правильно было бы назвать именно их близкими по типу. Для обычных взрослых между двумя тестами нет особой разницы. Однако пациенты с диагнозом «болезнь двигательного нейрона», справлялись с тестом с «танцами и поцелуями» гораздо хуже, чем с тестом с «пальмами и пирамидами».

В большинстве языков глаголы, как правило, труднее для восприятия, чем существительные. Во многом сложности объясняются значительным многообразием их грамматических форм. Это относится в первую очередь к таким языкам, как английский и итальянский, и в меньшей – к греческому или группе славянских языков, для которых характерны сложные именные конструкции. Однако у пациентов с другими формами повреждений и дегенеративных изменений головного мозга, например с болезнью Альцгеймера, нет подобных сложностей с глаголами – они есть только у людей, страдающих болезнью двигательного нейрона{127}. Почему? Возможно, причина в том, что дисфункция двигательной системы лишает не только возможности выполнять действия, но и способности понимать их языковые корреляты – глаголы. Если человек теряет двигательную функцию, то он начинает с трудом понимать слова, описывающие действия.

Тот пациент, который поступил в британскую больницу в январе 2000 года, умер менее чем через два года после появления первых симптомов. Вскрытие подтвердило диагноз – болезнь двигательного нейрона. Как и у других пациентов, умерших от этого заболевания, у мужчины обнаружили атрофию спинного мозга и стволовой части головного мозга, а также дегенеративные изменения премоторного и моторного кортекса.

* * *

Примерно в то же самое время, когда английские невропатологи благодаря пациенту с болезнью двигательного нейрона обнаружили, как тесно связаны между собой действия и описывающие их слова, нейробиолог Фридман Пулвермюллер делал свои открытия в понимании языка тела. На протяжении нескольких лет он настойчиво пытался разобраться в том, что именно происходит с мозгом тогда, когда наступает быстрое разрушение способности говорить и понимать слова. Особый интерес у него вызывал тот факт, что нарушения двигательных функций, которые нередко возникают у людей, переживших инсульт, часто сопровождаются также проблемами с речью.